Якуб Ольховский
Борьба с российской дезинформацией остается одним из самых сложных вызовов для современных демократий, поскольку касается явления, которое невозможно окончательно нейтрализовать. Дезинформация является методом, а не субъектом – способом действий, который можно бесконечно модифицировать и использовать в любом контексте. Точно так же как терроризм невозможно «уничтожить», поскольку он является совокупностью техник, так и дезинформацию нельзя устранить как инструмент информационной борьбы. Это означает, что каждая политическая система и каждое общество могут максимально повысить собственную устойчивость, а не рассчитывать на окончательное прекращение данного явления. Существует много причин такого положения вещей.
Во-первых, основная причина имеет онтологический характер: дезинформация, как указано выше, является методом борьбы, а метод устранить невозможно. Аналогично тому, как терроризм является методом борьбы – его невозможно победить, уничтожить или ликвидировать.
Во-вторых, Россия использует дезинформацию сознательно и системно. Она имеет в этом огромный опыт (от царской Тайной канцелярии через советские «активные мероприятия» до современных тролль-ферм и кампаний в социальных сетях) и ноу-хау, осуществляя такие действия системно и обеспечивая им щедрое финансирование. Это не реакция на текущие события, а неотъемлемая часть политики и стратегии государства, укорененная в многовековой традиции информационных операций. Россия рассматривает манипулирование информацией как инструмент формирования стратегической среды. Современная архитектура российских действий включает государственные СМИ, ресурсы спецслужб, подконтрольные аналитические центры, фабрики троллей и сети аккаунтов, искусственно создающих видимость спонтанной дискуссии. Это организованная деятельность такого масштаба, что демократические государства – разрозненные, забюрократизированные и прозрачные – не способны воспроизвести ее размах или эффективно противодействовать ей.
В-третьих, для понимания эффективности российской дезинформации необходимо учесть специфику местной стратегической культуры, то есть обусловленный идентичностью, культурой, историей и т.д. способ представления о собственной безопасности. Одним из основных столбов русской идентичности является этос и культ войны – россияне ментально находятся в постоянном состоянии войны. Поэтому часто упоминаемый в контексте российской дезинформации аргумент, мол, «в политике, в частности международной, все используют ложь и подвох, особенно во время войны», ошибочен. А точнее, это полуправда: Россия постоянно находится в состоянии войны, поэтому она также постоянно прибегает ко лжи и коварству. Per analogiam: гибридная война в западных доктринах – это сочетание кинетических и некинетических действий во время вооруженного конфликта, а гибридная война в понимании россиян – это постоянное давление (примеры: дезинформация, мигранты, энергетика, религия, язык, российские меньшинства). Российский подход к безопасности основывается на убеждении о постоянной угрозе со стороны окружающих и необходимости ведения непрерывной борьбы за стабильность государства. По этой логике, манипуляция, пропаганда и психологические операции являются инструментами ежедневного управления политикой, а не чрезвычайными средствами, которые используются только в кризисных ситуациях. Россия не разделяет мир на время мира и время войны – она считает, что информационное давление, саботаж нарратива и подрыв доверия противнику должны осуществляться непрерывно, независимо от текущей военной ситуации. Западное понимание гибридной войны не отображает российскую практику, в которой некинетические инструменты применяются постоянно, часто как прелюдия к фактическим военным операциям.
В-четвертых, важным элементом является также асимметрия политического устройства. Авторитарные государства (Россия, Китай) имеют фундаментальное преимущество (которое они тщательно используют) над демократическими государствами и обществами. Они контролируют свое информационное пространство, определяя, что доходит к обществу, а что – нет. Они могут блокировать контент, арестовывать журналистов, ликвидировать неправительственные организации и одновременно проводить агрессивные внешние действия без какой-либо политической или социальной ответственности. Западная демократия, фундаментальной основой которой являются, среди прочего, свобода слова и плюрализм, становится уязвимой мишенью для информационных атак. Эти ценности, основополагающие для демократии, одновременно делают ее чувствительной к манипуляциям и пропаганде. В таком противостоянии с диктатурами демократия находится в гораздо более слабой позиции, она также не может использовать симметричные инструменты. Демократические государства действуют медленнее, вынуждены консультироваться, объяснять и обосновывать, тогда как авторитарный режим действует немедленно, в условиях информационной тишины и с полным институциональным обеспечением. Масштаб данной асимметрии приводит к тому, что Запад по своей природе вынужден обороняться.
В-пятых, мы функционируем в информационную эпоху, и дополнительным вызовом является современная информационная среда. Когнитивные возможности человека не позволяют успевать за потоком генерируемой информации, которая к тому же становится все более упрощенной и эмоционально окрашенной, а не основанной на фактах и знаниях. В сочетании с технологическим развитием это открывает огромные возможности для манипуляций. Алгоритмы социальных платформ продвигают привлекающие внимание материалы – часто противоречивые или радикальные, а не базирующиеся на фактах. Пользователи потребляют контент фрагментарно, без контекста и в условиях информационной нагрузки, что облегчает распространение фальшивых нарративов. Как следствие, манипулирование информацией становится проще и дешевле, чем когда-либо, а российские кампании могут охватывать широкую аудиторию без необходимости привлечения значительных ресурсов.
В итоге действующая на глобальном уровне российская дезинформация является чрезвычайно эффективной, тем более что она адаптирована к конкретным условиям, то есть нарративы разрабатываются в соответствии с местной спецификой и уязвимостью. В Польше центральной темой является контент, направленный против Украины, ЕС, НАТО и государственных институций. Создаются нарративы, подвергающие сомнению целесообразность поддержки Украины, представляют беженцев как угрозу, намекают на якобы «украинизацию» Польши или приписывают Украине враждебные намерения в отношении поляков. В Африке вместо этого эксплуатируются антиколониальные нарративы; в США – социальная поляризация и расовые конфликты; в Германии – страх перед энергетическим кризисом и последствиями климатической трансформации. Важное значение имеет также динамика тестирования: российские информационные центры исследуют эффективность многих версий сообщений одновременно и быстро усиливают получившие наибольший резонанс.
Учитывая эти вызовы, ключевым становится вопрос о том, что реально можно сделать для ограничения эффективности российской дезинформации. Возможности противодействия достаточно ограничены. Несомненно, следует действовать в области образования: обучение верификации информации и фактчекингу уже в школе (некоторые страны уже это делают, например, Финляндия, хотя это может иметь достаточно ограниченную эффективность). Медиаобразование само по себе не остановит дезинформацию, но повышает резистентность общества и снижает уязвимость к манипуляциям, основанным на эмоциях. Ключевое значение имеет профессиональная подготовка: государственных служащих, учителей, журналистов и лиц, работающих с информацией.
Кроме того, необходимо увеличить финансирование субъектов, занимающихся мониторингом и разоблачением российской дезинформации. Необходимы институциональные структуры, исследующие тенденции, потоки контента, сети связей и использующие инструменты анализа данных и искусственного интеллекта. Пока, например, на уровне ЕС этим занимается преимущественно «рабочая группа» East StratCom, которая насчитывает несколько (!) экспертов и не способна осуществлять полный мониторинг информационного пространства, насчитывающего сотни миллионов пользователей. В Польше и других западных странах это предмет прежде всего прометеевских усилий определенных журналистских кругов, неправительственных организаций, отдельных аналитиков и ученых, обсуждающих данный вопрос на научных конференциях (которые, как известно, не интересуют ни политиков, ни широкую общественность). До недавнего времени тема российской дезинформации вообще представляла только нишевый интерес для узких научных и журналистских кругов, поэтому положительным является то, что сейчас эта тема, наконец-то, начала восприниматься достаточно широко.
Польша и другие западные страны должны инвестировать в стратегическую коммуникацию на всех уровнях: правительства, спецслужб, всех государственных институций (и СМИ) – в информационной войне нужно бороться с информацией. Современный государственный аппарат должен проводить активную информационную политику: четко объяснять свои решения, быстро реагировать на фальшивые сообщения и строить согласованную коммуникацию. Одного лишь опровержения недостаточно – необходимо создавать собственные, проактивные нарративные рамки, ограничивающие эффективность манипуляций. Задержки в государственной коммуникации почти всегда снижают ее авторитет, а Россия мгновенно использует такие пробелы.
Сейчас в Польше есть очень сильная пророссийская (или просто российская) агентура влияния. Она видна в политике, СМИ, университетах и неправительственных организациях. Необходимо найти способ ее устранения, что является чрезвычайно сложной и трудной задачей, поскольку возникает проблема верховенства права, свободы слова и совести и т.д. Злоупотребления в данной сфере приводят к эрозии доверия и могут стать пропагандистским доводом самим по себе. Прозрачность финансирования, открытость связей и последовательное применение действующего законодательства – основные инструменты, которые можно применять без нарушения свободы слова. Однако следует помнить, что без ликвидации этой агентуры в когнитивной войне мы обречены на поражение, ведь за ней идут тысячи «полезных идиотов» и обычных людей, которые боятся изменчивой и неустойчивой действительности.
В конце концов, реальная цель политики в отношении российской дезинформации заключается не в ее полной ликвидации, а в ограничении ее эффективности путем укрепления устойчивости общества и государства. Это требует стабильных инвестиций в образование, мониторинг, местные СМИ, международное сотрудничество и развитие институциональных компетенций. Дезинформация останется инструментом российской политики, но ее влияние может быть значительно уменьшено, если демократические государства будут последовательно укреплять собственные оборонные способности в информационной сфере и устранять наиболее уязвимые места, которые Россия использует наиболее эффективно. Однако полной «победы», в понимании окончательного искоренения проблемы, добиться невозможно – так же, как невозможно ликвидировать всех террористов.
